МИР УСАДЬБЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Б.К. ЗАЙЦЕВА | Опубликовать статью РИНЦ

Калениченко О.Н.

Доктор филологических наук, профессор, Белгородский государственный институт искусств и культуры

МИР УСАДЬБЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Б.К. ЗАЙЦЕВА

Аннотация

В статье рассматривается на материале малой прозы Б.К. Зайцева специфика концепции усадебного мира писателя, для которой характерны, с одной стороны, небрежение материально-культурными реалиями «дворянских гнезд», а с другой – пристальный интерес к чувствам и мыслям обитателей усадеб, их духовным устремлениям и переживаниям.

Ключевые слова: духовно-нравственные проблемы, поэтика, новелла, рассказ.

Kalenichenko O.N.

Doctor of philological sciences, professor,

BELGOROD STATE ART AND CULTURE INSTITUTE

Abstract

In the article specifics of writer’s farmstead world concept which are characteristic, on the one hand, neglect material and cultural realities of noble nests, and with another – fixed interest to feelings and thoughts of inhabitants of estates, their spiritual aspirations and experiences on a material of small prose of B. K. Zaytsev are considered.

Keywords: spiritually-moral problems, poetic, novel, story.

В последние десятилетия в отечественной науке произошло стремительное развитие усадьбоведения. Причем в исследованиях последних лет выделилось два направления, связанных с изучением дворянских усадеб. С одной стороны, культурологи и филологи, каждый по-своему, изучают историко-культурную эволюцию усадебного мира на основе исследования архитектурно-паркового ансамбля усадьбы [4]. С другой – духовный мир русской дворянской усадьбы осмысляется ими на основе мемуаров, библиотек, художественной литературы и живописи [5].

Действительно, произведения А.С. Пушкина, Т.С. Аксакова, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, И.А. Бунина, М. Кузмина и многих других русских писателей позволяют исследователям сделать немало тонких наблюдений о сущности дворянского усадебного быта и роли усадьбы в жизни России в XIX и на рубеже XIX – XX веков. Представляется, что расширить наши знания о роли дворянской усадьбы в жизни наших соотечественников на рубеже веков поможет и изучение творчества Б.К. Зайцева.

Сразу заметим, что изображение Зайцевым усадебной жизни значительно рознится от аналогичных картин его предшественников и современников. Рассмотрим эти особенности.

В новелле «Гость» Зайцев повествует об усадебной жизни Николая Гаврилыча, представителя интеллигенции. Причем об экономическом положении имения и материальной культуре небольшой усадьбы героя практически ничего не говорится, зато читатель узнает о духовных устремлениях Николая Гаврилыча, его чувствах и эмоциях. Так, чтение французской книги о философе Филоне поднимает героя над земными проблемами, настраивает его на возвышенный лад, и он приходит к выводу, что «жизнь или смерть – это все равно. Не это важно. <…> …Одно он чувствовал наверное: радость и холод наджизненного, светло-ключевого. Нетленного бытия, процветающего на высотах» [2, 113]. Внезапный приезд станового, его рассказ о «бедной смрадной жизни в грязи и гадости», о нравах чиновников вызывает у Николая Гаврилыча тяжелое, темное чувство неприятия бессмысленности и нелепости жизни, которое прорывается оскорбительным для гостя вопросом: «Много вы людей секли за это время?», а затем и утверждением «Будете еще драть!» [2, 115].

Черная ночь с золотыми сонмами звезд сгоняет с героя «хмурь и гадость», и ему становится «все равно: и становой, и обиды, и сам он, и все». Однако за этим равнодушием Николая Гаврилыча скрывается мучительное для него ощущение неизбежности смерти, и на вопрос станового – «Живешь и думаешь: к чему?», он дает ошеломляющий гостя ответ: «К смерти. Вот к чему» [2, 117].

И ночной пейзаж окрашивается для героя в тона смерти: «Оцепенение взяло его. Из ночи, через стену лился холод, пустынное безмолвие было там, и из-за крыши дома слабо поднялся месяц: желтый, ущербный. Он был тускл и скорбен. Он осветил мертвым светом огромный клен перед флигелем, стоявший в глубоком убранстве огненных листьев, в бездонном трауре осени». А затем Николай Гаврилыч начинает слышать «внутренним слухом ее ход неземной по пространствам». Однако смерть для героя – светлая, а лик ее – божеский. «Глубокое знание несла она ему. И он сидел, был очарован ею…» [2, 117].

Великолепие ночного космического пространства, прочувствованное героем, и прорыв – осознание того, что «Смерть есть дочь Бога; она ведет нас к престолу. Мы теперь за порогом, и мы равны» [2, 118], приводят Николая Гаврилыча к пониманию сложного единства мира, где каждый исполняет свое предназначение.

Открывшаяся герою правда о мире заставляет его по-иному взглянуть на своего гостя. Провожая его, Николай Гаврилыч не только подает ему руку, но и напутствует добрыми словами: «Прощайте. Не сердитесь на меня, и не дай вам Бог дурного» [2, 119].

В «Студенте Бенедиктове» быт усадьбы тоже дается контурно – барский дом, флигель, сад, с нежным и очаровательным запахом, что бывает после июньского дождя, пикник и ловля раков молодыми представителями усадьбы, езда верхом, модное нововведение – лаунтеннис. Но рядом с этим – напряженнейшая работа ума и сердца героя, студента Бенедиктова: в ящике его стола лежит начатая работа о Франциске Ассизском, на столе – книги Сабатье, Ергенсона, “Fioretti”. А еще герой страдает от пронзительной тоски в душе, поэтому ему в течение нескольких ночных часов надо определить для себя, в чем заключается смысл жизни и понять, что такое смерть [3, 42-45].

Среди малой прозы Зайцева выделяется и рассказ «Земная печаль», в котором писатель обращается к жизни одного имения. Однако писателя привлекает не материальная жизнь усадьбы, а духовно-нравственные искания ее обитателей.

Начинается рассказ с небольшого вступления: в «древнейшем пункте нашей земли» [1, 433] когда-то жили скифы, нашедшие покой в курганах, потом – монахи, молившиеся в скиту в непроходимом лесу на берегу ручья, и вот уже века полтора здесь раскинулось поместье.

Историю обитателей этого имения писатель начинает с проблемы смены дворянских родов: «Имением, сельцом при нем и несколькими усадьбами в соседстве владели князья с фамилией громкой. Ныне осталась одна фамилия, а богатства разбрелись. И ничто не указывает, что две деревни в пяти верстах одна от другой были одно. А тех князей дальний потомок, с этой же громкой фамилией, служит околоточным в губернской полиции» [1, 434].

Микроистории об обитателях имения следуют одна за другой, связываясь друг с другом только темой смены поколений. Причем Зайцев отбирает для своего повествования те «предания», которые повествуют о чудаках. Правда, помещик Метакс, безымянный помещик, его друг, и актер Борисоглебский – это скорее типы, а не характеры.

Так, Метакс, вальяжный помещик-барин, «травил лисиц и зайцев по окрестным полям, пил водочку и предавался грехам рода человеческого»; его приятель, гродненский гусар, – компаньон Метакса «по охотам и собутыльник»; актер Борисоглебский, богатый разночинец, «любил свое искусство, содержал в разных городах России театры, кочевал, прогорал в Калуге, делал сборы в Ярославле, искал славы, увлекался женщинами и актерскими талантами. Несомненно, он бросался на шею Андреевым-Бурлакам, обнимал Глам-Мещерских, называя их голубой, мамой. Конечно, пил» [1, 414, 415].

Со временем Метакс дошел до такой бедности, что о ней стали слагаться в уезде легенды, друг Метакса «кончил дни свои довольно странно. Раз, сильно выпив, надел парадную форму гродненского гусара, оседлал коня, сел и неизвестно зачем в полной амуниции въехал в свой пруд – довольно глубокий» [1, 434]. И актер для окрестных мужиков был, безусловно, странным. «В имении он отдыхал летом. <…> С ним приезжали обычно две-три актрисы, которых мужики считали его временными женами. Актрисы будто бы… пили. Иногда они доходили до предела веселья, в другие дни ссорились и рыдали. В минуту уныния Борисоглебский нагой разгуливал по парку» [1, 435].

Описанию жизни многочисленных владельцев имения контрапунктно звучит мотив о временности и непрочности мира, в котором живет человек. Причем один, как Метакс, «не делавший на своем веку ни доброго, ни злого», может долго тянуть «канитель своей жизни», а другой, как его друг, выражая протест против серо тянущейся жизни, «заехать однажды в пруд» [1, 435]. И актер Борисоглебский «канул куда-то. От его сценической славы осталось немного: на чердаке засохший венок, весь в пыли. Некоторые утверждают, что кухарка нынешних владельцев в минуты нехватки кладет листики с него в рассольник. Уцелела еще коричневая папка, на которой золотом напечатано: «Дорогому Александровичу Борисоглебскому любящие товарищи». В эту папку теперь вкладывают разграфленную ведомость о том, когда какой корове телиться» [1, 435-436].

В финале рассказа возникает второй мотив, который со всей очевидностью противостоит первому, но вместе с тем сополагается с ним: по каким-то высшим законам человеческая жизнь будет продолжаться бесконечно: «Ныне усадьба населена. В ней есть старые, средние, молодые, крошечные люди. Старые знают, что уж никуда отсюда не уйти; средние свыкаются с монотонной уединенной жизнью; молодые рвутся в столицу, крошечные блаженствуют среди садов, грибов, лошадей» [1, 436].

Завершая рассказ, писатель раскрывает свою философскую концепцию жизни и смерти: «Философ … давно свыкся с мыслью о разлуке с земным. Давно привык видеть пустынную и светлую вечность. Все же безмерно жаль земного! Жаль неповторимых черт, милых сердцу, жаль своей жизни и того, что в ней любил». Затем Зайцев переходит к упоминанию авторов любимых и «дорогих книг», среди которых первым называет Пушкина. Заключает же «Земную печаль» Зайцев размышлениями о «следе», который останется после смерти человека: «Возвратясь в свою комнату … с усмешкой подумаешь, что, быть может, через тридцать лет твоим Пушкиным будут подтапливать плиту, а страницы Данте и Соловьева уйдут на кручение цигарок. Тогда летописец скажет слово и о твоей жизни. Какое это будет слово? Кто знает» [1, 436].

Итак, очевидно, что бытовая сторона жизни дворянской усадьбы писателя не интересует, поэтому она дается в зайцевских рассказах и новеллах контурно, а иногда и просто схематично. Зайцеву важно другое: усадьба – это устоявшийся, четко организованный и защищенный от мелких волнений и неприятностей быт, позволяющий человеку на лоне природы, чаще всего ночной, возвышаться умом и сердцем до осмысления бытийственных основ человеческой жизни, решать сложнейшие онтологические и метафизические вопросы, приобщаться к безграничному Космосу, т.е. служить духовному началу своей жизни.